назад

ОДИНОКИЕ В ТОЛПЕ
ГОРСТЬ ПЕСКА. МИТЕР
(отрывок)

 

Мне вспоминается один молодой самоубийца. Уж не знаю, какая несчастная любовь толкнула его на это, но он старательно всадил себе пулю в сердце. Не знаю, какому литературному образцу он следовал, натягивая перед этим белые перчатки, но помню — в этом жалком театральном жесте я почувствовал не благородство, а убожество. Итак, за приятными чертами лица, в голове, где должен бы обитать человеческий разум, ничего не было, ровно ничего. Только образ какой-то глупой девчонки, каких на свете великое множество.

Эта бессмысленная судьба напомнила мне другую смерть, поистине достойную человека.

Антуан де Сент-Экзюпери. «Планета Людей»

…Что такое память? Я не знаю. Не хочу мучить себя этим вопросом — он не имеет практического применения. Но я чувствую, как моя собственная память распадается на части: на память образов, память движений, память чувств, память звуков, память запахов.

Я не верю памяти образов — она слишком часто подводила меня.

Я сомневаюсь в памяти чувств — она любит выворачивать всё наизнанку.

Память запахов обманчива и туманна.

Слишком часто вздрагивал я от шуток, которые играла со мной память звуков, подбрасывая ложь.

Лишь ты у меня осталась, память движений, механическая программа действий. Не отнять Им тебя у меня, даже если залезут в мой мозг и выпотрошат всё оттуда, как вытряхивают мешок нищего. Только следя за своими движениями, я могу со всей уверенностью сказать — я всё тот же.

Вот только кто — машина или зверь? Мне всё равно. Я устал от вопросов. Я устал от правды. Я не хочу думать о ней. Я не буду думать ни о чём, что не имеет отношения к моему настоящему — иначе сойду с ума. Судя по тому, что я ещё помню от прошлого, это не всегда было мне приятно — сходить с ума.

Было небо — как взорванный кем-то тёмно-синий купол.

Была дорога — меня слепил её свет.

Я лишь вижу людей — но они все стали теперь похожи на кукол.

Нёс песок я в ладонях — его больше нет…

…Недостаточно проснуться и открыть глаза.

Надо встать и оглядеться вокруг...

В машине, куда я вернулся после короткого отдыха в придорожной гостинице, подкреплённый кружкой горячего чая и бутербродом с холодной ветчиной, было душно — кондиционер опять сломался. Какая жалость, что это случилось именно сейчас, когда до полиса оставалось ехать каких-нибудь сорок минут. В гостиничной столовой меня обдувал прохладный ветерок, и потому было вдвойне неприятно сознавать, что придется снова ехать в духоте. Но время не ждёт, и, успокаивая себя мыслями об отдыхе в полисе, я положил свою сумку на соседнее кресло, сел и плотно захлопнул дверь. Конечно, можно открыть окно, но в таком случае я расплачусь за это жизнью — только герметичная оболочка машины и мощные фильтры радиационной защиты надёжно ограждают от враждебного внешнего мира того, кто покинет энергокупол, раскинутый над гостиницей и соседними бензозаправками.

Больше я не думал о предстоящей дороге, а просто, словно робот, совершал все необходимое, чтобы наконец отправиться в путь.

Часы на приборной доске зелеными цифрами 21: 34 бросали отблеск на левую руку, лежащую на руле. Я переключил тумблеры и тронул машину с места.

Вывеска на гостинице светилась ядовито-жёлтым. «Всегда есть свободные места. Удобно и недорого». Почему меня так раздражает эта фраза?

Отъехав метров пятнадцать, я заметил фигуру, стоящую у обочины. Это был старик в странной, потрепанной одежде. Он не голосовал — всё равно не возьмут — он просто стоял, будто бы греясь в свете фар отъезжавших автомобилей. Наверняка ждал грузовой фургон, чтобы за жалкую плату спрятаться в кузове и таким способом доехать до полиса, перекатываясь на крутых поворотах и ударяясь о закреплённые грузовые контейнеры. Отвратительный способ путешествовать — мне самому однажды пришлось испытать все его прелести. Водители таких фургонов — люди простые и грубые. Часто они забывают о пассажире уже к следующей остановке и спокойно идут пить пиво, оставив человека взаперти. А некоторые любят специально потрясти машину на ухабах, слушая, как за спиной бьётся о борта и железные ящики человеческое тело.

Не знаю, что на меня нашло, но я остановил машину и окликнул старика, предложив ему ехать со мной. Скорее всего, мной овладело презрение к остальным людям, копошившимся и разъезжавшимся от гостиницы в разные стороны. Они-то даже не подумали, что стоящий на обочине старик — тоже человек. Максимум, на что мог надеяться этот бродяга, — что среди шофёров не найдется молодчика, который ради развлечения собьёт его своей машиной.

Старик посмотрел на меня недоверчиво — как ещё он мог смотреть на человека, который предлагает ему ехать в довольно дорогой и современной машине!

— Me no jok. Get in, rods a dang now. (Я не шучу. Залезай внутрь, дороги опасны в наши дни.) — окликнул я старика ещё раз, используя обычный, всеми принятый и понимаемый язык — жалкую, примитивную смесь, лишённую красоты и глубины. А ведь многие жители полисов знают лишь этот словесный мусор, он стал для них родным.

— Sak tu.(Спасибо тебе.) — ответил наконец старик и влез на заднее сиденье.

Видно, тряска в фургоне его не очень увлекала, и так хотелось поверить незнакомцу, предложившему тёплую, удобную машину. Вдруг не шутит, есть ведь ещё добрые люди. А может, ему уже настолько опротивела жизнь, что, нимало её не ценя, он готов был рискнуть ради комфортной поездки.

Я и на самом деле не шутил, хотя к добрым себя бы не отнёс. Но мне не в тягость подвезти человека. К тому же почти неделю я общался лишь с обслуживающим персоналом гостиниц и придорожных ресторанчиков. А старики обычно гораздо более приятные собеседники, чем наше или младшие поколения. Судя по виду, этот ветеран лет на десять старше моих родителей, так что должен помнить мир до Апокалипсиса.

Старик осторожно огляделся, стараясь быть как можно тише и незаметнее. Теперь, при свете лампы автомобильного салона, я лучше рассмотрел его. Свой тощий мешок из грубой тёмно-зелёной ткани он держал на коленях двумя руками. Было в нём что-то от бездомного кота, жадно уплетающего найденную еду и при этом не забывающего оглядываться по сторонам в ожидании неприятностей. Да и его волосы с бороденкой напоминали взъерошенную кошачью шерсть. Сам он был худ, одежда — поношенной, но довольно опрятной. Похоже, старик следил за её состоянием. Нервные движения рук, быстрый пугливый взгляд и постоянное напряжение выдавали в нём нищего бродягу — из тех, которые шатаются от полиса к полису, пытаясь найти работу, кров над головой и маломальское пропитание. Щеки — впалые и небритые; левая бровь где-то обгорела. Во всяком случае, он хотя бы старался выглядеть более-менее прилично. Это уже многое говорит о человеке.

Я улыбнулся ему в зеркало заднего вида, когда мы отъезжали от гостиницы, вооружившись четырьмя конусами света фар, и спросил, действительно ли ему настолько всё равно, куда ехать, что он даже не поинтересовался моим маршрутом. Старик пробормотал (я не говорю «промямлил» только из-за его желания сказать фразу отчетливо и громко) , что все машины, поворачивающие на эту дорогу, едут в Сентополис, а ему лишь бы добраться до какого-нибудь города.

Я наконец вырулил на одностороннюю трассу почти без поворотов и ответвлений, где можно развить большую скорость, и разогнал машину до отметки 150 км/час. Двигаться медленнее — нерационально, быстрее — небезопасно. Все машины здесь едут примерно с такой скоростью, поэтому риск — минимален.

Старик тем временем пришёл в себя, обрёл некоторую уверенность и походил уже не на бродягу, а скорее на человека, которого неожиданно постигли неприятности. Он сказал мне несколько слов благодарности и добавил, видимо из желания поднять свой статус в моих глазах, что как раз вышел прогуляться после обеда в гостинице и ждал знакомого водителя, который обычно подкидывал его до полиса. Я ответил дежурной, ничего не значащей фразой, он ещё что-то пробурчал о преимуществах машин такого класса, как моя, я согласился, и разговор временно утих.

Я-то знал, что скорее всего он заказал в ресторанчике лишь стакан горячей воды и ломоть хлеба — только чтобы его не выставили на улицу, разрешили отдохнуть в общем зале. Но нельзя просидеть за таким «обедом» целую ночь, и в конце концов старик был вынужден уйти. И тогда он расположился недалеко от двери — там, куда не долетали разговоры посетителей, но еще падал неровными кусками свет дрянных электрических ламп, закрытых давно не мытыми колпаками толстого пластика.

Я протянул ему пакет с едой из своей сумки — до города оставалось рукой подать, там я куплю себе свежей еды. Он не хотел принимать, уверял меня, что не голоден, но рука его, которой он делал отрицательный жест, предательски дрожала. Я пояснил, что дорожные запасы всё равно в городе мне не пригодятся. Тогда он принял пакет и занялся его содержимым, пока я гнал машину по дороге, ориентируясь лишь по бортовым приборам.

Вокруг всё было черным: дорога, бетонная ограда, земля за ней. При свете дня я однажды проезжал здесь, но даже если бы и никогда не бывал, безошибочно мог бы сказать, что земля вокруг чёрно-оранжевая, с пятнами серых камней-валунов, что ограда — серая, кое-где потрескавшаяся, кое-где развалившаяся и обнажившая стальные прутья. Всё же по большей части ограда была цела. Черные хлопья пыли кружились вокруг, подобно мухам, вьющимся над разложившимся трупом. Эти хлопья были едкими, как щёлочь, плохо отмывались с металла и одежды, а если попадали на открытую кожу, то вызывали сильное воспаление и нестерпимый зуд. На большой скорости они били в лобовое стекло, словно камни. Из-за этой чёртовой пыли вне полисов очень быстро темнеет — всего за полчаса от губительного солнца остаются лишь редкие лучи, с трудом прорывающиеся сквозь чёрные облака.

После Апокалипсиса небо днём всегда раскалённо-белое, так что приходится включать затемнение стёкол. Лишь иногда оно бывает тёмно-синим. Родители говорили мне, что до Апокалипсиса небо порой сияло лазурью. Но нам достался лишь синий цвет, да мы рады и ему — кто знает, что за небо увидят наши дети.

Бортовой компьютер показал, что до города осталось 85 километров.

Я ошибся: старик оказался скучным собеседником. Так всегда бывает. Те, кто в юности разрабатывают мозг и память, и в старости сохраняют ясность мысли. Те же, кто развивает одни мускулы, обречены на старческое слабоумие. Интеллект в конце концов всегда побеждает силу; интеллектуалы живут в полном сознании и при трезвом уме дольше, чем служат мускулы тем, кто предпочитал занятия с гантелями чтению книг или работе с компьютером. Старик, конечно, вряд ли был когда-то «качком». Но ещё меньше он занимался тренировкой ума. Его неразработанный мозг мог воспринимать лишь простейшие фразы. Старик еще сохранил привычку к формальному общению, но вести связный разговор ему было уже не под силу: сказывались возраст и нищенское существование. Что ж, можно и помолчать, не впервой.

Расстояние до города продолжало неуклонно сокращаться. Мелькали цифры на дисплее бортового компьютера: 50 километров… 45… 40… 20...

***

Вскоре показались огни. Их неровная цепочка и создавала иллюзию горизонта. До этого я ехал в непроглядной, вязкой темноте, видя лишь тридцать метров перед своей машиной. Теперь же в разрастающемся свете пришло ощущение скорости. Здравствуй, Сентополис. Ещё один город, ещё один островок во тьме. Да, я — человек городской, я не могу представить свою жизнь без города. Вне города я чувствую себя моллюском, случайно покинувшим надежную раковину.

На въезде — быстрая проверка документов. Мои были в полном порядке, Клан постарался. У старика же штампа полиса не оказалось, ему придется проходить регистрацию в полном объеме. Занимает это почти целый день. Бесконечная волокита, нервное ожидание, медицинская экспертиза, проверка по базам данных — не всплывал ли этот человек в других полисах, не сделал ли чего такого, что запомнилось службам наблюдения — не обязательно противозаконного. Потом — психологический тест. Полис нельзя упрекнуть: он старается поддерживать здоровье своего мирка. Хотя бы так.

Но настоящее гниение не приносится извне, оно начинается внутри.

Я попрощался со стариком, он поблагодарил меня и пробормотал что-то про то, что нечасто встретишь такого хорошего человека. Да уж, я, оказывается, хороший. Слышали бы его сейчас в Клане, может, изменили бы своё отношение ко мне.

Вежливый офицер службы охраны вернул пластиковые карточки моих документов и скомандовал открыть проезд.

Я очутился в коридоре, освещенном пуговками огней на стенах. Пунктирная линия, ведущая к жизни. Нить Ариадны — сказал бы мой отец. Жаль, я не понимаю смысла этого выражения. Ариадна, видимо, была изобретательницей освещения в туннелях. А может, это связано с прошлым — с чем-то, бывшим ещё до Апокалипсиса.

Я выехал из коридора на улицу города. Он сомкнулся надо мной, сжал в своей ладони. Огни зданий, шум ремонтных работ, снующие машины и пешеходы — это ещё не город. Чтобы почувствовать полис, надо открыть окно, вдохнуть его воздух, посмотреть на его небо, ощутить его особенный дух. Здесь люди в безопасности. Им не грозит жестокое солнце и излучение отравленной Апокалипсисом земли, не вреден воздух, очищенный и не похожий на ту смесь, что витает над покинутыми областями планеты. Во всём мире сейчас около сотни полисов. А людей — два миллиарда. Это много. А ведь до Апокалипсиса их было 8 миллиардов. Ха! Я сыт по горло и двумя. Да, с моей точки зрения, нас чересчур много.

Мы живем в полисах, имеющих всё необходимое для автономного существования. Одни города огромны — например Мерополис, насчитывающий 50 миллионов человек. Таких только пять. Больше всего полисов с населением 10—30 миллионов человек. К их числу относится и пятнадцатимиллионный Сентополис. Третья группа — десятимиллионные полисы. Так сказать, порог выживаемости — меньшее число жителей не способно создать и поддерживать необходимую инфраструктуру. После Апокалипсиса остатки населения Земли объединились на тех участках планеты, где ещё можно было существовать. Так возникли полисы, а через пять лет вне их пределов образовалась мёртвая зона. Маленькие гостиницы и ресторанчики вдоль дорог прикрыты индивидуальными куполами, но они не выживут без помощи полисов. Защитные поля самих полисов съедают уйму энергии, но без них мы умрем. Потому что Апокалипсис был действительно концом Земли — «старушки Земли», как говорит поколение моих родителей, родившееся до катастрофы и умирающее сейчас. Прежняя общественная организация давно забыта. Её сменила полисная система. Соты, ячейки, соединённые сетью магистралей…

Сотня полисов… Но лишь немногие из них обладают индивидуальностью. Обычно — нагромождение зданий из сталепластика, бетона, стекла и металла. Таков, скажем, Горополис — мой «родной» город. Сентополис же подчинил свою архитектуру одной-единственной идее. И эта идея — высота.

Даже простые здания-коробки по углам имеют шпили, тянущиеся в небо. Есть строения, напоминающие пирамиды из поставленных друг на друга брусков. Они украшены колоннами, поддерживающими замысловатые бельэтажи. Экономится каждый метр пространства, но над головой небрежно раскинулись причудливые арки и витые спирали. Чтобы в темноте было видно всё здание, до вершины самого высокого шпиля искусно сделана подсветка, создающая магнетические картины.

Раз увидев Сентополис, его уже не забыть. Я здесь лишь второй раз, многое, естественно, уже не помню, но бортовой компьютер указывал путь в соответствии с заложенной Кланом программой. И, повинуясь ей, я свернул с главных улиц, сожалея, что лишен возможности полюбоваться ночным городом. Ничего, еще будет время.

Но во мне появилось раздражение, такое частое в последние дни, что есть повод для беспокойства. На этот раз я недоволен тем, что, повинуясь компьютеру, сам становлюсь машиной: сворачиваю по сигналу в нужные повороты, не выхожу из намеченной заранее колеи. Нет, я мог бы выключить на время бортовой компьютер, проехать до конца по каждой из главных улиц полиса, но понимал неоправданность таких действий и потому следовал дальше, сверяясь с показаниями маленького бесстрастного экрана, где все улицы — и красивые и обычные — лишь зеленые линии на черном фоне. Только главные магистрали обозначены чуть более широкими. Всё понятно, простой компьютерный язык, только важная информация. И я не вправе упрекать компьютер. У меня самого на затылке — там, где голова соединяется с шеей, — скрыта под длинными волосами стальная полоска с разъёмами, от которой в мозг уходит плата. Моя плата. Мой дополнительный орган. Ещё одна часть мозга. То, что роднит меня с компьютером.

И теперь уже я злился на себя — за то, что хочу нарушить продуманную программу действий, составленную Кланом ради моей безопасности. Ведь всё равно Клан оставляет мне свободу выбора: кроме этой программы я имею лишь несколько указаний в своём ноуте, которые — по мере моей жизни здесь — будут терять значение. Так ребенка сначала учат ходить, потом поддерживают, потом он бежит сам, а родители лишь смотрят на него с радостью.

Еще я злился на себя за то, что слишком несдержан и чересчур быстро возбуждаюсь по пустякам. И это несмотря на клятвенное обещание Клану больше не допустить такого срыва, как тот, который случился два года назад. Антей, чьё место я займу в этом полисе, внешне всегда остается спокойным, несмотря на то, что внутри него бушует вулкан. Это стоит ему немалых нервных затрат, зато реакции его гораздо безопаснее для окружающих, а поступки — менее предсказуемы для врагов. О том, что именно он чувствует на самом деле, могут догадаться лишь его самые близкие друзья, которых всего двое: я и Анри. Есть ещё просто друзья, товарищи, знакомые, но никто из них не разгадал его и никогда не поймёт.

Вот я, кажется, и добрался до района, где находится квартира моего друга, которую он любезно оставил мне. Если бы не предложение Антея заменить его в этом полисе, я бы еще долго ждал допуска к работе.

Антею представилась возможность перейти в другое место. Он всегда любил менять полисы. Поэтому без колебаний согласился, а мне предложил назначение в этот город. Клан поручил ему новое дело, но Антей даже не распечатал диск с отобранными для задания материалами, ведь там не было пометки «срочно». Сейчас этот диск лежал у меня в сумке среди тех, которыми меня снабдили в Клане, как заступающего на пост.

***

Район был не самым захолустным, но и не самым шикарным. Обычный средний район. Через пять улиц — главный проспект, пронизывающий весь полис. Так что можно считать, что мне повезло, очень повезло с жильём. Спасибо Антею.

Коробки домов снабжены обязательными шпилями и башенками по углам, в которых сидят каменные горгульи. Светятся окна, слышны разговоры, ревут отъезжающие автомобили. Вот, наконец, и мой дом — точная копия остальных.

Я вышел из машины, повесил сумку на плечо, запер дверь и щелкнул пультом противоугонной защиты. По недавно принятому закону собственник машины имеет право ставить на неё любую систему — вплоть до такой, которая убивает угонщика на месте. Это очень сложные системы, следовательно, очень дорогие, ими оборудуют лишь самые лучшие автомобили. Естественно, может позволить себе подобную роскошь и мой Клан, который сам эти системы и производит.

Я огляделся по сторонам — случайных прохожих не было: люди в это время либо сидят по домам, либо отдыхают в развлекательных центрах полиса.

Я поправил плащ, чтобы в случае необходимости быстро выхватить оружие, поудобнее перевесил сумку и вошел в подъезд. Свет мне не был нужен — плата в мозгу анализировала звуковые волны, тепло, запахи и вообще любые мелочи. Зрительному нерву передавалась информация о помещении, и я видел его так же ясно, как если бы горели огни. Только я пока не мог различать цвета и мелкие предметы, поэтому все стены казались серыми, а кучи мусора угадывались лишь по очертаниям — подобные препятствия плата воспроизводила в виде многогранников того же серого цвета. Конечно, анализ картинки требовал некоторого напряжения и истощал мои силы, но ходить в темноте с фонариком было бы в сто раз глупее.

Длинные, темные коридоры, заваленные всяким мусором и хламом. Единственное их достоинство — в них сложно заблудиться. Если смотреть сверху, каждый этаж напоминает пластиковую коробку из-под обуви, поделенную перегородками на отсеки-квартиры. Идея архитектора понимается сразу, но иногда теряешься в однообразии коридоров. «Может быть, — усмехнулся я, обходя ворох одежды, поверх которого лежал искорёженный шкаф, — люди навалили здесь мусор для того, чтобы ориентироваться в этих безликих стенах». Но скорее всего им лень было дотащить мусор до мусоросборника. Или они просто решили не рисковать и как можно быстрее вернуться в свою квартиру. В любом случае те, кто загрязняет собственное место проживания, вызывают у меня чувство омерзения.

Лифт некогда освещался лампой, но ныне вместо неё торчали только голые провода. Стены его покрывали надписи и грязь, и я порадовался, что плата не передаёт мне эту информацию. Квартира с номером 1314 — это тридцатый, самый верхний этаж. Оттуда видно далеко — почти весь полис будет лежать подо мной в море огней. Если я правильно рассчитал, то окно выходит на ту сторону, где нет других высотных зданий.

Я вставил в щель замка входную карточку, набрал код на засветившейся голубым светом панели, дверь мягко отъехала в сторону, и я вошел. Дверь за мной мягко и беззвучно закрылась. Уже ничего не опасаясь, я включил свет и приступил к осмотру комнаты.

По простоте дизайна она показалась мне маленькой копией дома: те же стены-перегородки, разделяющие кухню, ванную и жилую площадь. Первым делом я зашел в ванную. Душевая кабина, рукомойник, унитаз. Всё содержалось в отменной чистоте, резко контрастировавшей с тем бардаком, который я видел за дверью, стеной отгородившей квартиру от остального мира.

Я смыл с рук и лица налипшую за день грязь. Холодной водой — я не терплю тепла и любителей мыться полукипятком не понимаю. В теплых потоках мне мерещатся хлор и другие вещества, добавляемые в воду для её очистки, а ледяная струя хоть немного напоминает кристально-чистую воду, добываемую из глубоких подземных скважин.

Наконец я вошел в комнату и огляделся. Каждое помещение, где жили достаточно долго, говорит что-то о своём владельце. Так и тут. Комната оказалась не очень большой — 3 на 3,5 метра правильный прямоугольник, в одной короткой стороне которого вырублено окно, занимавшее треть стены, а напротив него — дверь. Из мебели наличествовали только стол, стоявший слева от окна (Антей — левша), стул, вешалка для одежды, маленький холодильник и низкая жесткая кровать, стоявшая в противоположном от стола углу. Стены без обоев: бетонные, серые, с мелкими дырочками и камешками. Пол затянут гладким мягким пластиком.

На стенах висели пять плакатов. Их Антей, по своему обычаю, не стал снимать, переезжая на новое место. Некоторые люди не переносят подобную продукцию; другие, как Анри, используют её в огромном количестве, часто меняя. Антей же находил плакаты, которые ему очень нравились, но не брал их с собой в случае переезда — говорил, что снимаемое кажется ему старым и жалким, будто умершим. На новом месте он находил другие. Он не прятал за плакатами серые стены — плакаты были окнами.

…Человек с оружием, в доспехах древних времён, какие носили за много веков до Апокалипсиса... Странное смешение цветов, образов и форм на картине, названной автором «Возрождение». Особенно выделялась тянущаяся вверх тонкая рука, с пальцев которой срывались алые капли крови... «Сумрак» Алессандро Марино: серое небо смешивается с лазурным, а из здоровых, сильных тел людей, раздирающих в отчаянии собственную плоть, вылезают серые существа, отвратительно усмехающиеся и скалящие зубы… Две картины Горнева, пережившего Апокалипсис, создавшего с десяток полотен, запечатлевших мир до катастрофы, и вскоре умершего от анеминии головного мозга.

Анеминия — ужасная болезнь, убивающая организм за три дня. До сих пор никто не знает её причин, никто не знает и способов лечения. Возможно, до Апокалипсиса художника, как и других несчастных, сумели бы спасти, но нам — с нашими-то технологическими возможностями — это не под силу. Апокалипсис отбросил нас в технологическом развитии — так карабкающийся на гору человек внезапно срывается почти с самой вершины и падает к подножию. Бесконечен список того, что мы потеряли. Сколько изобретений, технологий, идей, результатов поиска миллионов ученых утрачено! Единственное, чего не могла медицина до Апокалипсиса, — это воскресить мертвого. А в остальном она была практически всемогуща — для тех, кто мог заплатить, конечно. Определённо — до Катастрофы Горнев был бы спасён, как и многие другие талантливые люди, сраженные болезнями, принесёнными Апокалипсисом.

Из репродукций Горнева были «Лес» — гигантские прямые стволы, россыпь росы на близких листьях, несмелое утреннее солнце, пробивающееся сквозь ветки, — и моя любимая «Белая птица». Художник потрясающе изобразил закатное море, переливающееся всеми мыслимыми красками палитры. В середине пейзажа из сияющей огнем половины в половину черную скользил легкий парусный корабль, на носу которого стояла, протянув руки перед собой и держа в них комочек света, девушка с длинными развевающимися волосами, в белых, ниспадающих складками одеждах. Корабль и девушка светились изнутри; белые паруса и белые одежды походили на крылья птиц. Интересно, кого имел в виду автор, называя так свою картину?

Покончив с осмотром комнаты, прежде всего я передвинул стол на правую сторону от окна. Отстегнул кобуру с шотганом (модель Auturner #DF12), висевшую под моим плащом, положил на стол, снял широкий пояс, на котором, кроме остальных необходимых страннику вещей, крепился полуавтоматический пистолет Holtzer&Shultz #321.

Оружие всегда было гордостью Клана — не меньшей, чем компьютерные системы. К нему относились с таким же благоговением, как и к ноутам — переносным компьютерам, созданным специально для тех, кому в мозг вживлялась плата.

Шотган был одноствольным, с автоматической перезарядкой. В обойме — шесть патронов, которые производятся любых видов и на любой вкус. Он с виду похож на обычную 12 ю модель, свою двуствольную сестру, но то, что принимают за второй ствол, — подствольный патронник. Другие известные мне модели требуют ручной перезарядки после каждого выстрела и не предусматривают возможности использования стольких видов зарядов; к моему же шотгану прилагается комплект сменных стволов разного калибра, гладкоствольных и нарезных. Лично я обычно устанавливаю нарезной ствол 13 го калибра и заряжаю шотган разрывными патронами, превращающими живую плоть в кровавое месиво: если даже заденешь противника — добивать не требуется. В пистолет же я вставляю бронебойные патроны со стальным сверхтвердым сердечником. В обойме их 13 штук, пробивающих почти любую защиту. Даже такую, какая сейчас на мне: легкий и обманчиво тонкий панцирь из делибдена — лучшего из известных сплавов, повторяющий рельеф мышц стилизованными квадратами и прямоугольниками.

На поясе со стороны спины я ношу ещё и кинжал из воронёного сплава в ножнах, длина лезвия 30 см. Конечно, он не идёт ни в какое сравнение с клинками Хранителей, но всё же пулю иногда надёжно заменяет.

Плащ повис на вешалке, панцирь я зашвырнул в угол — как же я устал от этого металла за последние дни! Плащ-то не утомляет, потому что сделан из политанара — плотного, мягкого материала, водонепроницаемого и лёгкого, будто поглощающего свет. Другие, может, предпочитают кожаные плащи, но кожа быстро изнашивается, за ней нужен особый уход. Политанар легче и занимает меньше места в сложенном виде, к тому же элементарной термической обработкой можно залатать любую дыру — причём так, что плащ будет выглядеть, как новый.

Я подошел к столу и начал распаковывать свою сумку, выкладывая сокровища, бережно хранимые, по крупицам собираемые, для меня бесценные. Вот моя любимая ручка, вот любимый блокнот, статуэтка, кусочек оплавленного стекла. Последним я достал свой серебристый ноут, состоящий из двух легко рассоединяемых частей, — матрицы экрана и основного блока. Рядом легла пластиковая коробочка с дисками.

Я не знаю, почему все носители информации, какую бы форму они ни имели, принято называть дисками: и пятисантиметровые квадраты, на которых информацию можно перезаписывать сколько угодно раз, и круглые пластины — те же 5 см в диаметре, куда информация заносится лишь раз, зато её невозможно случайно уничтожить. Наверное, это традиция, идущая из прошлого, — как многие другие наши традиции.

Экран занял немного наклонённое положение, мигнул, включаясь одновременно с главным блоком. На ноутах нет ни одной кнопки — зачем кнопки тем, кто общается с компьютерами через плату в голове? — лишь разъемы для проводов и беспроводной связи, да ещё один специальный разъём, пока закрытый на моём ноуте заглушкой. Надеюсь никогда им не воспользоваться.

Операционная система загрузила необходимые файлы и пригласила меня к работе. В ящике стола нашлась карточка для доступа в Сеть полиса, заботливо оставленная Антеем, чтобы мне не пришлось бегать сразу после приезда и искать в незнакомом городе столь нужную вещь. На карточке оказалось зарезервировано 60 минут, остальное можно купить, не выходя из дома, — достаточно вставить в щель ноута свою кредитку и оформить заказ.

Но пока рано было соваться в Сеть, сначала надо ознакомиться с тем квадратиком, который оставил мне в конверте Антей.

Квадрат лег на считывающую панель системного блока ноута, потребовал тут же индивидуальный пароль, имевшийся у каждого члена Клана, проверил его и наконец обратился ко мне по имени.

После ознакомления с заданием я долго думал: злиться мне на Антея или радоваться возможности выслужиться, загладить свой двухгодичной давности проступок?.. Решил пока оставаться бесстрастным, как и подобает доблестному адепту Клана, получившему очередное задание. Эмоции вредят даже воинам, а уж для меня и вовсе смерти подобны.

Клан был обеспокоен тем, что готовится диверсия против наших союзников, но не имел точных сведений ни о тех, кто планирует операцию, ни о тех, против кого она направлена. Добыть информацию следовало мне. Если появится что-то новое, ко мне немедленно прибудет курьер. Ещё бы, Клан всегда отслеживал перипетии непрекращающейся скрытой борьбы, которая в любом случае могла сказаться на его интересах, даже если напрямую нас не касалась. Ставить в известность союзные Кланы пока запрещалось… Да, сразу самое нелюбимое мною занятие — скучный сбор данных, пассивная разведка.

Информация! Ты стала нашим богом, которому мы ежедневно поклоняемся перед сверкающими матрицами наших алтарей-компьютеров! Мы верим в Тебя, мы верим Тебе! Не потому, что Ты благо, — любое благо можно обернуть во вред. Мы служим Тебе, потому что Ты бесстрастна. Ты можешь останавливать падение в пропасть, а можешь низвергать в такие клоаки, о которых боятся даже упоминать. Иногда обладание Тобой спасает чьи-то жизни, а иногда Ты ведёшь к гибели прикоснувшихся к Тебе. В конце концов всё можно свести к Информации, и прежде всего — жизнь и смерть, ибо обе они суть лишь этапы постижения Тебя.

Некоторые считают, что есть некая субстанция, вмещающая в себе всю Информацию, но это абсурд. Потому что любой абсолют абсурден по определению. Мы не отделяем себя от Информации: без её потока мы не можем существовать, как не могут существовать наши тела без органической пищи и воды. Если отрезать человека от мира, принудить его к вынужденному безделью, то он начинает вскоре искать то, что могло бы дать ему хоть глоток Информации: сведения, ощущения, опыт. Отсутствие новых данных заставляет человека предаваться воспоминаниям. В них он начинает искать опору для своих чувств и ощущений, чтобы переработать их в новые мысли, в новый опыт — топливо, питающее его мозг. Без такой работы он просто сходит с ума, либо его разум испытывает серьёзные деформации. Таким образом, человек не может существовать без пищи, без воды, без воздуха и — без Информации.

Когда человеку скучно, когда он говорит, что ему нечего делать, — это признак того, что информационный поток, его питающий, истощился. Одни — плохо наполняют свой мозг и довольствуются случайным притоком фактов. Другие — их немного (и мне приятно сознавать свою к ним принадлежность) — почти никогда не скучают. Лично я не могу припомнить, когда испытывал это чувство в последний раз, ибо в любой момент способен занять свой мозг воспоминаниями или размышлениями, и это может длиться почти до бесконечности. Даже в одиночестве я не скучаю. И мне никогда не понять тех, кто изнывает и мается от безделья, фанатично цепляясь то за просмотр телетрансляций и новостей, то за Сеть.

Мы много думали о природе Информации, о её изменчивости и небезопасности для неподготовленного ума, но вскоре оставили свои попытки ограничить её каким-либо определением и теперь просто живём, впитывая информационные потоки, как воздух. Есть люди, чья потребность в Ней развита до максимума — именно они становятся вождями. Те, кто способен удовольствоваться малым кусочком Её, кто не ставит целью жизни поиск Её, занимают вспомогательные роли. Они — живой материал, топливо для костра Прогресса, греться у которого будут только вожди.

Я помню Пять Заповедей Информации, которые мы заучивали наизусть:

  1. Счастливы ищущие Информацию, ибо они обретут Её.
  2. Счастливы умирающие во имя Поиска Информации, ибо их смерть есть продолжение Поиска Её.
  3. Достойны презрения останавливающие Поиск Информации, ибо Она подобна песку в ладонях, снегу в руке, воде в горсти: Она ускользает от недостойного; с течением времени теряет ценность однажды добытое; ничего не получает остановившийся.
  4. Да помнит Ищущий, что Информация может нести и вред, и благо лишь в соприкосновении с людьми. Сама же Она — нейтральна и бесстрастна.
  5. Пусть помнит Ищущий, что не всякая Информация правдива и не всякая Информация может быть доступна каждому, но мудрый найдет Её поток там, где другие видят лишь тонкую струйку.

Мы, Ищущие Информацию, подобны человеку, идущему через пропасть по ветхому, качающемуся мосту, который в любое мгновение может оборваться; мы подобны человеку, несущему в руках огонь, озаряющий путь, но могущий спалить дерзкого в любое мгновение.

И кому же, как не нам, знать, что таит в себе обладание Информацией, — нам, проклинающим себя за своё знание, но непрерывно ищущим новое…

Что ж, задание мной получено, пора познакомиться с теми, с кем придется работать в этом полисе.

***

Сеть представляет собой сущность, которую нельзя причислить ни к идее, ни к материи. С одной стороны, её образуют миллионы компьютеров города, подключённых к ней, и Сеть существует только в них. Однако она проявляет свойства, наводящие на мысль о независимости её от физических носителей. Она сферой окутывает обычный мир и способна спонтанно меняться вне зависимости от воли людей. Многие теперь для работы в Сети надевают специальные шлемы или костюмы, которые помогают сделать виртуальный мир почти реальным. Сначала это обмундирование использовалось преимущественно в игровых целях — в Сети полным-полно виртуальных миров, в которые каждый день погружаются миллионы пользователей. Но вскоре оно вошло в моду и при проведении официальных и неофициальных мероприятий в Сети — для более полной иллюзии общения. И постепенно костюм превратился в непременный атрибут пребывания в виртуальности.

Для обывателя Сеть составляют лишь компьютеры-серверы, на которых располагаются сайты. По сайтам можно путешествовать в поисках всякой всячины… Но для нескольких сотен людей Сеть имеет ещё одно измерение — компьютеры пользователей. Через Сеть можно подключиться к любому из них. Не скажу, что это очень просто, но для умелого хакера — не проблема.

Мой вызов ушёл в Сеть полиса, натолкнулся в нескольких местах на временные помехи, наконец прорвался через препятствия к намеченным целям.

Я закрыл глаза, и плата, получая информацию из ноута, начала формировать в моей голове образы…

…Я просыпаюсь на прохладных каменных плитах, встаю и оглядываюсь по сторонам, ожидая своего визави. Для встречи я выбрал зал, уставленный колоннами, с широкими хрустальными окнами в чёрных мраморных стенах. За хрусталём угадываются облака — словно я нахожусь в башне, вознёсшейся высоко в небо или медленно взлетающей вверх сквозь плотные белые слои. За спиной что-то глухо щёлкает, и я оборачиваюсь навстречу сиянию, в котором материализовывается мой собеседник.

Он примерно моего роста. Длинные белокурые волосы ниспадают на плечи, прикрывая от посторонних глаз плату. Глаза черные, под ними мешки, как будто он дня три не спал; лицо осунувшееся, худое. Но движения уверенные, без суетливости. Он и говорит неторопливо, тихим спокойным голосом.

А я так устал от крикливых, резких голосов. Никогда не доверял вопящим истерикам. Мне приятны в человеке уверенность и несуетность.

На тонких губах пришельца появляется приветливая улыбка, могучие руки поднимаются по мере нашего сближения.

— Рад видеть тебя, соклановец, — говорит он, кладя мне левую руку на правое плечо, а правой крепко пожимая мою. — Давненько мы не встречались, Митер, — два года, десять месяцев и три дня пролетело.

— Здравствуй, Риен, твоя память всегда безупречна, — отвечаю я, кладя свою левую руку на его правое плечо.

Да, время летит, размывая образы дорогих тебе людей. Поэтому при встрече глаза невольно ищут в первую очередь произошедшие в знакомом лице изменения.

Риен — один из моих самых близких и верных товарищей — живет в этом полисе с незапамятных времён. Он распределился сюда сразу после окончания обучения, когда нам было по 25 лет. Тогда мы получили звания адептов и разъехались по местам. Но его работа оказалась менее эффективной, чем можно было предполагать, поэтому он всё ещё ни разу не покидал Сентополис. Я же получил статус вольного адепта, перемещался из полиса в полис, выполняя задания Клана. Почти три года назад побывал и здесь, конечно, встречался с Риеном, но так как та командировка носила чрезвычайно конфиденциальный характер, нам удалось увидеться лишь в виртуальности. Об этом я долго потом жалел. Ведь Риен — человек открытый и честный, с ним всегда приятно поговорить, обсудить какие-то проблемы, высказать наболевшее...

Риен обходит зал, заложив по привычке руки за спину, неторопливым шагом, чётко перемещая вес тела с каблука на носок шикарных ботинок. Каблук-носок... Каблук-носок... Каблук-носок... Словно мерцание лампочки, сигнализирующей, что энергопитание в норме.

— Ты, я вижу, своим вкусам не изменяешь и предпочитаешь всё тот же антураж — высокие колонны, ажурные потолки, хрустальные окна… Да, ты всё тот же Митер, которого я когда-то знал…

— Что значит это твоё «когда-то знал»? Уж не намекаешь ли ты на…

— Не буду скрывать: намекаю. Меня поразило это известие. Твоя вспыльчивость ни для кого не секрет, но не до такой же степени. Ты вёл себя, словно обычный воин, а не адепт, прошедший специальную тренировку. Пожалуй, даже воин не позволил бы себе такой всплеск эмоций.

— Ты ознакомился с моей историей через общую базу данных?

— Да, сначала курьер привез мне очередную базу, потом я отправил запрос Анри, и он не скрыл от меня деталей, — отвечает Риен, глядя мне в глаза.

— Анри?!

— Ты удивлён?

— Ещё бы! Когда нужна точная информация, к нему редко обращаются. Ведь всем давно известно, что у него нельзя отличить истинное от ложного. Он слишком легкомыслен и слишком любит пошутить.

— Антей так не думает. Это он посоветовал мне обратиться именно к Анри. Да, многих Анри раздражает. Но в данном случае у него есть неоспоримое преимущество — он твой друг, а остальные, кто мог бы предоставить мне информацию, твоими друзьями не являются и подробностей знать не могут.

— Пусть так. И что? Ты меня упрекаешь?

— О, нет: не в моих правилах оценивать поступки других. Просто на твоём месте я бы поступил иначе. Последствия, возможно, были бы более печальными, но... Ты меня изумил — ведь я считал, что знаю тебя хорошо… Очень неприятно — обманываться в людях.

— Спасибо, утешил.

— А что теперь? Ты проездом? Или займёшь место Антея?

— Второе.

— Анри бы сказал: «Что за наказание! Опять ты! Нигде от тебя покоя нет! Свалился на мою голову!..» Но я не Анри, и поэтому говорю: «Добро пожаловать, друг! Мои поздравления. Ты попал в хороший полис. Я сброшу на твой ноут информацию по нему. Рассчитывай на мою помощь».

— Благодарю, однако Антей оставил мне достаточно советов.

— Брось, разве он может дать тебе то, что есть у меня? Я могу подсказать тебе, например, где здесь лучше всего перекусить.

— Ты удивишься ещё раз, но Антей прежде всего передал кучу адресов своих любимых злачных мест.

— О, бедный я! Все друзья на поверку оказываются не теми, кем я их считал!

— Ну не надо, не переживай!.. Антея мало кто может понять до конца.

— А клуб «Под деревом» входит в его список?

— Не знаю, я ещё не просматривал диски внимательно.

— Запиши себе на всякий случай это название.

Я киваю и пополняю память своего ноута, безусловно, ценнейшей информацией.

Риен поднимает голову, прислушивается к чему-то, быстро говорит, что ждет меня в указанном клубе завтра в 22 часа, и исчезает, откликаясь на зов реального мира…

Я постоял немного один, улыбаясь своим мыслям. Риен всегда оказывал на меня действие успокоительное и взбадривающее одновременно — если только возможно подобное соединение... Однако пора выходить из чата…

…Я снова воззрился на экран монитора, нашел адрес другого соклановца, третьего, четвёртого, пятого... С ними я не стал организовывать индивидуальные встречи и собрал всех вместе…

…На этот раз я выбрал увешанную коврами комнату в восточном стиле. На полу, тоже покрытом мягким ковром, лежат удобные подушки; на маленьком столике, вокруг которого они раскиданы, курятся благовония.

Мои собеседники приходят не сразу.

Сначала появляется Ната — адепт, наша с Риеном одногодка. Короткие чёрные волосы уложены так же, как и во времена нашего обучения, едва закрывая уши и плату на затылке. Когда она не движется, то кажется маленьким черным зверьком. Впрочем, редко мне доводилось видеть её в покое. Обычно, бесцельно перемещаясь, Ната весело щебечет о всякой ерунде. Хотя она может говорить и дельные вещи, когда это касается чего-то важного.

Большими глазами она удивлённо смотрит на меня, видимо, не в силах поверить в моё появление в Сентополисе.

— Ну, здравствуй, Ната, — говорю я, протягивая руку для приветствия.

Она слабо её пожимает и улыбается:

— А я-то думала, что тебя держат в заключении, словно дикого зверя.

— Даже зверей иногда выпускают из клеток поразмяться и показать себя. Или для того, чтобы затравить.

— И сразу пессимизм! Тебя, Митер, не переделать никому и ничему! Бьюсь об заклад, что ты скоро опять влипнешь в очередную историю!

— Типун тебе на язык! Только выпустили, только доверили пост — я теперь буду смирным, совсем-совсем ручным. Я буду сидеть тихо и выполнять задание Клана.

— Тебе дали задание? И пост? Так ты вместо Антея будешь?

— Погоди, погоди, не всё сразу. Вот и остальные подтягиваются. Ты же знаешь: я ужасный лентяй, не люблю рассказывать одно и то же по десять раз.

За Натой почти одновременно появляются Ангус и Михаил — очень опасные, очень быстрые и опытные воины. Им я инстинктивно не доверяю, всего не раскрою, хотя ничего конкретного против них не имею. Так уж сложилось в Клане. Адепты и воины — не то чтобы конфликтуют или конкурируют между собой — нет, просто держатся особняком. Скажу прямо: не всегда это на пользу делу, которому мы сообща служим.

— Привет, адепты, — бросает Ангус.

Михаил лишь кивает и спрашивает:

— Надолго к нам, Митер?

— Надолго. На пост.

— А-а, — протягивает Михаил, словно только этого и ожидал. — Вместо Антея, значит... Что ж... Надеюсь, сработаемся.

— Я в этом не сомневаюсь.

Воины почти не двигаются: в виртуальность они не вошли и наблюдают сейчас за происходящим здесь на своих экранах. Такова специфика их профессии. Они даже говорят с нами не через плату, а через микрофоны, подключенные к ноутам, причем их ноуты — самые обыкновенные, с кнопками и клавиатурой. Воины могли бы воспользоваться виртуальными костюмами, но привычка всегда оставаться настороже — ввиду возможности внезапного нападения — определяет их поведение.

В очередной вспышке оформляется силуэт и шагает к нам. Длинные синие одежды, зачесанная назад густая грива соломенных волос, неизбывная боль в серых глазах — это Андариан, аналитик. Он из тех людей, которые считают, что если их будут звать не Михаил или Евгений, а Роган или Альдор, то относиться к ним станут серьёзнее — будто звучание имени добавляет значительности.

Лично я придерживаюсь другого мнения. Имя или прозвище должны запоминаться с первой попытки. И чем, интересно, Андариану не понравилось его настоящее имя — Леонид? Соригинальничал, выдумал какую-то ересь... Моё-то, к примеру, прозвище — Митер — прилипло ко мне благодаря Риену, который однажды взял и исказил моё имя. А остальным понравилось. Так и пошло дальше — Митер вместо Дмитрия… Анри и Антей тоже лишь немного изменили свои имена… Говорят, Андариан потом пожалел о содеянном, хотел вернуть всё обратно, но многие уже привыкли называть его так, поэтому «перекреститься» обратно в Леонида ему не разрешили... Всё же имя человека не меняет, а человеком Андариан был неплохим, хотя и не хорошим — скорее, просто нейтральным. Такие люди очень полезны Клану, а потому — мне нравятся нейтральные люди!

— Привет всем, — говорит Андариан. — Приятно видеть родные лица соклановцев. Разве что Риена нет, но, думаю, наш коллега уже повидал его в привате.

«Андариан! Не мог промолчать!» — сверкаю я в его сторону глазами.

Аналитик, конечно, читает мои мысли по лицу, улыбается и продолжает:

— А есть ли чем заняться нашему коллеге? Или его отправили к нам в славный Сентополис на отдых? — он задаёт вопросы, хотя прекрасно знает ответы на них. Ладно. Мне нравятся аналитики, которые не скрывают сведений от своих товарищей.

— Мне дали задание. Точнее, оно осталось в наследство от Антея. Раскрывать его кому бы то ни было я не имею права: это дело категории «В».

— Это меня тем более радует, что мы все недавно «озадачены» и, представь, Митер, на тех же условиях... — отвечает Андариан. — Ты уже освоился в Сентополисе? Никогда не поверю, что Ната и Риен не предложили тебе свою помощь в качестве гидов и советчиков.

Чёртов аналитик даже заранее просчитал, кто захочет мне помочь...

— Риен предложил, а…

— Я просто ещё не успела! — перебивает меня Ната. — Но с удовольствием обещаю взять тебя под свою опеку и показать лучшие уголки полиса. Следующая неделя — за мной. И не вздумай отказываться. Второго приглашения будешь ждать сотню лет!

— У меня и в мыслях не было отказываться, — говорю я, склоняясь перед ней.

Разгибаясь, замечаю насмешливый взгляд аналитика, который красноречиво свидетельствует, что его хозяин и на йоту не поверил моей галантной покладистости.

— Господа, я думаю, визит вежливости можно считать оконченным. До скорых встреч, — аналитик уходит, а вслед за ним и остальные. Я задержался на несколько мгновений, и, решив, что встреча в целом удалась, тоже отправился восвояси…

…Теперь мне предстояло нанести другие визиты — менее приятные. Я разослал приглашения и начал пока просматривать информацию, которой меня снабдил Антей. Среди прочего там были и характеристики всех членов Клана в Сентополисе. Я прочитал их и улыбнулся: Антей был как всегда точен в формулировках, тонко подметил внутреннюю суть каждого соклановца. Не зря он по окончании основного курса обучения раздумывал, куда податься — в аналитики или в адепты? Пошел в адепты. Возможно, напрасно. Но порядок таков, что изменить принятое однажды решение нельзя.

Операцию по имплантации платы делают в 10 лет. Чем раньше её проводят, тем лучше человек овладевает возможностями платы, чем позже — тем больше вероятность, что операция пройдет успешно. В 10 лет успех гарантирован в 70% случаев. У 30% детей плата не приживается, и ребёнок умирает. У тех, кто проходит этот естественный отбор, плата не конфликтует с организмом, но все, как один, мы страдаем после операции страшными болями: засаженная в мозг железяка — это не шутка. Несмотря на все предосторожности и современные методы, операция очень опасна… В 20 лет вероятность того, что плата приживется, равна 95%, но человек уже почти не может её использовать, поэтому нет смысла напрягаться. В 9 лет вероятность равна 60%, в 8 — 50%, и т.д.

Я не работал ни в лаборатории, ни в клинике Клана и потому знаю о процессе имплантации только в общих чертах. В конце концов это не моё дело.

Имплантация занимает месяц, в течение которого пациент под полным наркозом, не оставляющим даже снов, поддерживаемый внутривенным и подкожным питанием, лежит в специальной ванне, заполненной жидкой прозрачной массой, пока роботы вставляют плату. Людей к операции не допускают, потому что даже слабого отклонения инструмента, вызванного кровотоком в пальцах, достаточно, чтобы пациент погиб. Поэтому врачи управляют процессом с пульта за прозрачной перегородкой, а роботы медленно делают всё необходимое. Точность и осторожность — предельные...

Когда я проснулся после имплантирования, долго не мог поверить, что прошел целый месяц, — казалось, лишь на секунду прикрыл глаза. Но боль в голове быстро уничтожила все сомнения. Она продолжалась, постепенно стихая, ещё год. Даже теперь иногда ещё случаются её приступы, но всё реже и реже.

Технология имплантации выше моего понимания. Мне она кажется нереальной, я бы поверил в волшебство, если бы не сугубо материалистическое образование, которое дают в Клане. Плату продвигают внутрь очень медленно, выключая мозг человека. Самое трудное при этом — поддерживать жизнь мозговой области, лишая её способности мыслить. Плата тонкая и узкая, она входит в голову до тех пор, пока её конец не упрётся в лобовую кость. Потом уже сама плата медленно приживляет многочисленные тончайшие усики, пронизывающие мякоть мозга. Наконец, она становится частью человека.

Начинается процесс обучения. Ребёнок получает знания Клана и постоянно наращивает интенсивность взаимодействия со своей платой. Что касается знаний, то нам преподавали в общих чертах историю до Апокалипсиса и подробно — историю после него: то, что было до Катастрофы, больше не имеет значения. Ещё мы получали некие начальные сведения о положении человека в мире, о свойствах мира. В обычных человеческих школах объёмы информации несравнимо меньшие. Только в учебных заведениях конкурирующих Кланов, образовавшихся после всемирной катастрофы, работа поставлена на сопоставимый уровень. Каждый из этих монстров владеет своей толикой некогда общечеловеческой кладовой технологического и научного опыта.

Если бы можно было собрать воедино все сведения, которыми обладают Кланы поодиночке, то... как знать? Может быть, и совершился бы коренной прорыв, который напрочь изменил бы жизнь на планете Земля?.. Впрочем, Кланы не намерены делиться. Лишь союзники порой обменивают одни крупицы информации на другие, но очень редко…

Главное при подготовке кланера в нашем Клане — это работа с платой. В 13 лет надо сделать выбор по специализации. Так становятся воинами, адептами или аналитиками. Границы между профессиями вначале нечеткие, можно пробовать себя в любой области. Но в течение года ты должен определиться. Потом — всё: специализация даёт, например, воину столько, что никогда ни один адепт или аналитик не сможет стать таким, как он. И наоборот. Проблема в том, что человек сто раз изменяет своё мировоззрение до наступления зрелого возраста, и если он в детстве хотел быть воином, то не факт, что потом не будет завидовать аналитику.

Все три специализации резко отличаются друг от друга. Воинов меньше всего, их наличие продиктовано необходимостью защиты при постоянных конфликтах с другими Кланами. Воины становятся боевыми машинами. Для быстроты рефлексов им вживляют какую-то электронику в спинной мозг и кучу имплантантов в другие части тела. Делается это, к сожалению, только при полном сознании пациента, и потому целый час раздирающей на части боли при установке каждого имплантанта будущим мастерам боя обеспечен. За нечеловеческую скорость, точность и улучшенное восприятие окружающего пространства приходится платить: воины почти не могут использовать свою плату для взаимодействия с компьютерами.

Аналитики лучше всех знают людей: по одной небрежной фразе и паре жестов они точно определяют, каков человек, и даже могут предвидеть поступки других — корень этого умения кроется в знании психологии человека плюс грамотный анализ различных факторов. Почти телепатия…

Аналитиков не больше, чем воинов. Их появление тоже вызвано необходимостью взаимодействия с внешним миром: Клан должен зарабатывать деньги в конце концов.

Половина кланеров — адепты, несравненные владыки компьютеров. Мы сами почти компьютеры. Но вот людей мы знаем плохо. Странно ощущать себя в виртуальности почти богом, а в реальности — просто человеком.

Я просмотрел и другие файлы Антея. Естественно, нашлись и список «достопримечательностей» полиса, и куча всяких советов… Особенно внимательно я изучил информацию по известным Антею членам чужих Кланов. Ведь сейчас мне предстояла встреча именно с ними. Ответы на мой запрос уже пришли…

…На этот раз я не мог выбрать место встречи. Оно определено по согласованию со всеми резидентами и является частью утверждённого ритуала. Мы собираемся в темном пятиугольном холле, в середине которого ярко освещена пентаграмма на полу. Как только подключились все, звучит сигнал выйти из тени.

Мы одеты в длинные серые балахоны с капюшонами, скрывающими лица.

Каждому определено место на острие пятилучевой звезды — в соответствии с традицией, идущей с самого первого Совета Кланов. Присутствующие откидывают капюшоны, и я пробегаю взглядом по лицам.

— Митер, Клан Нейромантов... — Я называюсь первым, как вновь прибывший.

Взгляды всех обращаются на меня. В них я вижу интерес, презрение, ненависть, усмешку… Даже союзные Кланы с недоверием относятся к нам, Нейромантам, провозгласившим союз человека и компьютера. «Человек несовершенен, совершенство компьютера меня пугает…» — сказал Ульрих Дауэрн. Мы пугаем других своей на них непохожестью. Ещё бы! По поводу наших плат каких только гипотез не выдвигали! В основном, конечно, полная чушь. Мы непостижимы для остальных. И это многим не даёт покоя.

Нам всегда было безразлично мнение о нас других людей. Что знают они, которым не дано повелевать компьютером одними только мыслями, не дано думать с точностью компьютера, не дано анализировать свои и чужие поступки, отвлекаясь от человеческих чувств? Правда, мы почти никогда не поступаем так, как велит бесстрастный анализ. Даже понимая, что идём к краю пропасти, мы не сворачиваем, хотя бы все колокола били тревогу и все датчики зашкаливали от близости смерти. Потому что в единении безжизненного компьютера и живого человека рождается сущность совершенно иного порядка, чем обычный человек. Мы не требуем понимания — мы требуем уважения, и мы вправе ненавидеть презирающих нас...

— Изабель, Клан Пауков, — произносит стоящая справа от меня девушка с длинными черными волосами.

Высокая, с царственной посадкой головы… есть ли что-нибудь внутри этой красивой головки? Или под прекрасной оболочкой скрывается душевная серость и пустота? В любом случае она — представитель Клана Пауков, нашего союзника. Пауки последовательно проводят в жизнь план восстановления всемирной компьютерной сети: после Катастрофы связь между городами поддерживают только курьеры на специальных машинах. Для установления надёжных контактов между полисами требуется тянуть линии связи — почти такие же, с помощью которых осуществляют передачу энергии. Это безумно дорогой проект. В наше время все перешли на беспроводную связь — Клану Пауков удалось изобрести новый способ передачи данных взамен существовавших до катастрофы. Он основан на отражении сигналов энергокуполами полисов. Пауки наладили Сети во всех полисах. Конечно, не без проблем, но дело, благодаря им, движется...

— Диего Альварец, Клан Хранителей, — называется высокий человек с короткими седыми волосами и короткой бородкой, стоящий за Изабель.

Этот человек — прямо-таки столп спокойствия, судя по записям Антея. Диего мне понравился сразу — уже самой интонацией голоса и манерой поведения. Хотя наши Кланы и враждуют.

Хранители — глупцы, они до того привязаны к старине, что даже огнестрельным оружием почти не пользуются. Они предпочитают клинки и метательное оружие. Надо признать: стрела из спрятанного в рукаве арбалета не менее смертельна, чем пуля. Мечи же Хранителей с легкостью рассекают почти любую защиту.

Однако же это слепое поклонение старине раздражает. Хранители обладают наиболее полными сведениями по истории мира до Апокалипсиса и полны решимости повернуть время вспять. Они ненавидят достижения техники и прогресса. В отличие от нашего свободного Клана или Клана Пауков Хранители у себя установили чёткую иерархию, подчинение младших старшим, беспрекословное исполнение команд. Как будто люди, слепо исполняющие приказы, чем-то лучше обычных компьютеров! Хранители ненавидят всё, созданное наукой… Интересно, чем бы они питались, если б химики не нашли возможность устраивать подземные плантации выведенных заново после Апокалипсиса растений? Чем бы дышали они, если б не изобретение системы очистки воздуха в полисах?

Вне городов человека спасают лишь очистительные фильтры машин, иначе мелкие частицы ядовитой гадости быстро забьют лёгкие. Постоянная боль и мучительная смерть обеспечены.

Хранители возлагают на учёных ответственность за Апокалипсис. И это — знатоки истории! Мне кажется, и дураку должно быть понятно, что только сами люди виновны в том, что использовали науку себе на погибель. Катастрофа не произошла внезапно, ей предшествовало десятилетие упадка и загнивания. А теперь и подавно лишь наука способна вывести нас из тупика. Не знаю, каким путём, но только ей по силам столь грандиозная задача. Ведь когда-то даже космос осваивало человечество! Осваивало руками и мозгами учёных, а не тех, кто мечтал жить по старинке. Поэтому: к чёрту религию, историю и философию — все эти порождения психических болезней! В будущем есть место только тем, «кто дерзко хохочет, насмешливо свищет, внимая заветам седых мудрецов»!

Правда, я думаю, что люди никогда не спасутся. Они всегда будут уничтожать самых лучших из своей среды и самых достойных...

— Воргус, Клан Бионов, — шипит мускулистый парень с четвёртого луча. Он выше меня почти на две головы.

К этому Воргусу я сразу почувствовал неприязнь, почти ненависть. Я не переношу вида самодовольных самцов, у которых масса мышц пальцев больше массы головного мозга. Бионы презирают нас, лицемерно сокрушаясь по поводу пагубного влияния компьютера на здоровье. Их пунктик — физическая мощь. Они просто помешаны на своих телах! Если бы с таким же рвением они заботились о своих мозгах, пожалуй, им невозможно было б противостоять. Но абсолютное большинство из них — тупые животные. Только драки, еда, сон и размножение интересуют этих биороботов! Клан Бионов специально занимается мутациями и инъекциями, чтобы наращивание мышечной массы происходило с максимальным результатом в минимальный промежуток времени. Достижения впечатляют. В бою они увеличиваются в размерах, в них вливаются новые силы, поэтому их иногда ещё называют оборотнями. Я — против такого названия: зачем обижать бедных волков?.. Да, Бионы выглядят эффектно — с точки зрения толпы. Полное совершенство тела, владение каждой своей мышцей и т.д. и т.п. Но, видит Клан, как же приятно оборвать жизнь такого совершенства одной-единственной пулей! Возможно, я так думаю лишь потому, что смерть моего собственного тела вовсе не означает смерти меня самого. С другой стороны, если быть честным — а компьютер, с которым мы в родстве, всегда честен — то надо признать, что одной пулей убить Биона может либо очень меткий стрелок (у них мало уязвимых мест), либо обладатель мощного оружия — такого, как моё. Подобно Хранителям, Бионы ненавидят технический прогресс и науку. Из научной сферы их волнуют только биология и генетика. Они на дух не переносят компьютеры и плохо в них разбираются. Что ж, вольному — воля… Ставка на мускулы — тоже дань истории. Очень далёкой к тому же. Когда-то мёртвым был тот, кто плохо владел мечом. Сегодня время других героев и других мечей...

Как я хочу, чтобы именно Бионы плели интриги, скажем, против Пауков, наших союзников! Тогда Клан в качестве мести проведёт карательную операцию, и много этих самовлюблённых молодчиков с могучими торсами и минимально необходимым количеством извилин в голове будут превращены в простые куски мяса, биомассу, из которой Бионы и делают своих воинов… Но что-то я слишком разнервничался, надо бы следить за собой. Пора скрыть эмоции улыбкой…

— Конрад Цвегер, Клан Оружейников, — представляется последний кланер, стоящий слева от меня.

Он низкого роста, на голове — жёсткий короткий ёжик. Постоянная усмешка на его лице может вывести из себя кого угодно, но только не меня — в ней я нахожу признак твёрдости духа. Его голос тих — он не видит надобности повышать тон. Я уже говорил, что питаю слабость к спокойным, негромким голосам.

Наши вторые союзники, Оружейники, производят лучшие образцы оружия в постапокалиптическом мире. Они свято хранят свои секреты, продавая лишь самые простейшие образцы — конечно, не такие, как мой Holtzer&Shultz #321, тоже изготовленный Оружейниками.

Но самое мощное оружие, гордость и силу Клана, они не доверяют никому. Даже в тех редких случаях, когда его добывали с тел мёртвых кланеров, оно просто отказывалось работать в чужих руках. А ведь это мы, Нейроманты, дали Оружейникам секрет этого ноу-хау. Взамен они снабдили нас замечательными Holtzer&Shultz, патронами всех видов, бронёй и разными другими мелочами, благодаря чему по уровню вооружения Клан Нейромантов прочно занял второе место после самих Оружейников.

Наш союз с Оружейниками был предопределён их взглядами на будущее, почти совпадающими с тем, чего хотим мы. Они тоже верят в технику, компьютеры и прогресс. Различия между нами не носят характер принципиальных противоречий: мы агитируем человечество двигаться по пути совершенствования компьютерных технологий, информационной суперсферы, в качестве приманки придумывая забавные виртуальные игры, а Оружейники молча создают уникальную продукцию и сбывают устаревшие образцы за деньги, информацию, услуги. В основном их интересуют деньги, потому что остальное они быстро получают с помощью оружия...

Вот и всё, звезда заполнена. Такое расположение было весьма удобным, так как фланги каждого из нас прикрывали его союзники, а в лицо смотрели враги. Мы воевали с Бионами и Хранителями, Пауки — с Бионами и Оружейниками, Хранители — с нами и Оружейниками, Бионы — с нами и Пауками, Оружейники — с Хранителями и Пауками. Нетрудно догадаться, что союзниками Кланы стали по принципу: враг моего врага — мой друг. Очень удобное расположение, обусловленное целями и задачами Кланов. Главное — не нарушить баланс сил, предотвратить открытое столкновение, которое имело бы катастрофические последствия. Конечно, имеются в виду не встречи представителей сторон, подобные нынешней, а масштабы всей планеты. Властвовать над ней, над человечеством — заветная мечта каждого Клана. Что думают об этом простые люди? Вряд ли кого-то из кланеров волнует такой пустяк.

Мы молча смотрим друг на друга. Друзья по необходимости, враги по самой сути наступившей эры… А ведь когда-то был лишь один Клан — объединение тех, кто не только пережил Катастрофу, но и сохранил массивы знаний прошлого. Благодаря ему после катастрофы наука не откатилась на уровень доиндустриального общества… Древние утверждали, что история учит только тому, что она ничему не может научить. Разделение на Кланы — ещё одно тому доказательство… Но хватит размышлять, пора начинать разговор.

— Я собрал вас всех, чтобы, по обычаю, уведомить о своём прибытии и вступлении в должность. Теперь я вместо Антея.

Изабель промолчала, Конрад заулыбался ещё шире, Диего сжал губы, а Воргус спросил презрительно:

— Уж не тот ли вы Митер, который расстрелял несколько десятков человек два года назад, кажется, где-то в Даунполисе?

— Вы совершенно правы, — я безразлично смотрю на него.

— В таком случае я не могу не указать на опрометчивость решения вашего Клана…

— Вы ставите под сомнение мудрость моего Клана? — Клянусь платой, этот Воргус идёт на конфликт.

— Нет, я просто хотел бы напомнить вам, господин Митер, что здесь — Сентополис, и, если вы собираетесь повторить свой подвиг, то, боюсь, не сумеете избежать наказания. Прошу воспринимать мои слова как простое предупреждение.

Каналья.

— Я не расположен начинать спор о том, что ещё не произошло. А то, что со мной было, касается только меня. По-моему, я не нарушил установленного порядка представления. Если у вас больше нет ко мне вопросов, то всего хорошего.

Воргус и Диего исчезают.

Изабель и Конрад, питая взаимную ненависть, задерживаются чуть дольше, как требует этикет, потом тоже уходят, попрощавшись со мной. Друг с другом они даже не обменялись кивками. Забавно всё же наблюдать таких непримиримых противников. Я ещё успею с ними связаться — завтра. И с каждым в отдельности. Сегодня я слишком устал…

© Томсинов А. В., 2003.
© Вече, 2003.
скопированно правильно: Rain
Сайт управляется системой uCoz